Почтенный председатель! я напомню О человеке, очень нам знакомом, О том, чьи шутки, повести смешные, Ответы острые и замечанья, Столь едкие в их важности забавной, Застольную беседу оживляли И разгоняли мрак, который ныне Зараза, гостья наша, насылает На самые блестящие умы. Тому два дня наш общий хохот славил Его рассказы; невозможно быть, Чтоб мы в своем веселом пированье Забыли Джаксона! Его здесь кресла Стоят пустые, будто ожидая Весельчака — но он ушел уже В холодные подземные жилища... Хотя красноречивейший язык Не умолкал еще во прахе гроба; Но много нас еще живых, и нам Причины нет печалиться. Итак, Я предлагаю выпить в его память С веселым звоном рюмок, с восклицаньем, Как будто б был он жив.

Он выбыл первый Из круга нашего. Пускай в молчанье Мы выпьем в честь его.

Да будет так!

Твой голос, милая, выводит звуки Родимых песен с диким совершенством; Спой, Мери, нам уныло и протяжно, Чтоб мы потом к веселью обратились Безумнее, как тот, кто от земли Был отлучен каким-нибудь виденьем.

Было время, процветала В мире наша сторона: В воскресение бывала Церковь божия полна; Наших деток в шумной школе Раздавались голоса, И сверкали в светлом поле Серп и быстрая коса. Ныне церковь опустела; Школа глухо заперта; Нива праздно перезрела; Роща темная пуста; И селенье, как жилище Погорелое, стоит, — Тихо все. Одно кладбище Не пустеет, не молчит. Поминутно мертвых носят, И стенания живых Боязливо бога просят Упокоить души их! Поминутно места надо, И могилы меж собой, Как испуганное стадо, Жмутся тесной чередой! Если ранняя могила Суждена моей весне — Ты, кого я так любила, Чья любовь отрада мне, — Я молю: не приближайся К телу Дженни ты своей, Уст умерших не касайся, Следуй издали за ней. И потом оставь селенье! Уходи куда-нибудь, Где б ты мог души мученье Усладить и отдохнуть. И когда зараза минет, Посети мой бедный прах; А Эдмонда не покинет Дженни даже в небесах!

Благодарим, задумчивая Мери, Благодарим за жалобную песню! В дни прежние чума такая ж, видно, Холмы и долы ваши посетила, И раздавались жалкие стенанья По берегам потоков и ручьев, Бегущих ныне весело и мирно Сквозь дикий рай твоей земли родной; И мрачный год, в который пало столько Отважных, добрых и прекрасных жертв, Едва оставил память о себе В какой-нибудь простой пастушьей песне, Унылой и приятной... Нет, ничто Так не печалит нас среди веселий, Как томный, сердцем повторенный звук!

О, если б никогда я не певала Вне хижины родителей моих! Они свою любили слушать Мери; Самой себе я, кажется, внимаю, Поющей у родимого порога. Мой голос слаще был в то время: он Был голосом невинности...

Не в моде Теперь такие песни! Но все ж есть Еще простые души: рады таять От женских слез и слепо верят им. Она уверена, что взор слезливый Ее неотразим — а если б то же О смехе думала своем, то, верно, Все б улыбалась. Вальсингам хвалил Крикливых северных красавиц: вот Она и расстоналась. Ненавижу Волос шотландских этих желтизну.

Послушайте: я слышу стук колес!

Ага! Луизе дурно; в ней, я думал, По языку судя, мужское сердце. Но так-то — нежного слабей жестокий, И страх живет в душе, страстьми томимой! Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

Сестра моей печали и позора, Приляг на грудь мою.

Ужасный демон Приснился мне: весь черный, белоглазый.... Он звал меня в свою тележку. В ней Лежали мертвые — и лепетали Ужасную, неведомую речь.... Скажите мне: во сне ли это было? Проехала ль телега?

Ну, Луиза, Развеселись — хоть улица вся наша Безмолвное убежище от смерти, Приют пиров, ничем невозмутимых, Но знаешь, эта черная телега Имеет право всюду разъезжать. Мы пропускать ее должны! Послушай, Ты, Вальсингам: для пресеченья споров И следствий женских обмороков спой Нам песню, вольную, живую песню, Не грустию шотландской вдохновенну, А буйную, вакхическую песнь, Рожденную за чашею кипящей.

Такой не знаю, но спою вам гимн Я в честь чумы, — я написал его Прошедшей ночью, как расстались мы. Мне странная нашла охота к рифмам Впервые в жизни! Слушайте ж меня: Охриплый голос мой приличен песне.

Гимн в честь чумы! послушаем его! Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!

Когда могущая Зима, Как бодрый вождь, ведет сама На нас косматые дружины Своих морозов и снегов, — Навстречу ей трещат камины, И весел зимний жар пиров. * Царица грозная, Чума Теперь идет на нас сама И льстится жатвою богатой; И к нам в окошко день и ночь Стучит могильною лопатой.... Что делать нам? и чем помочь? * Как от проказницы Зимы, Запремся также от Чумы! Зажжем огни, нальем бокалы, Утопим весело умы И, заварив пиры да балы, Восславим царствие Чумы. * Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане, Средь грозных волн и бурной тьмы, И в аравийском урагане, И в дуновении Чумы. * Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья — Бессмертья, может быть, залог! И счастлив тот, кто средь волненья Их обретать и ведать мог. * Итак, — хвала тебе, Чума, Нам не страшна могилы тьма, Нас не смутит твое призванье! Бокалы пеним дружно мы И девы-розы пьем дыханье, — Быть может... полное Чумы!

Безбожный пир, безбожные безумцы! Вы пиршеством и песнями разврата Ругаетесь над мрачной тишиной, Повсюду смертию распространенной! Средь ужаса плачевных похорон, Средь бледных лиц молюсь я на кладбище, А ваши ненавистные восторги Смущают тишину гробов — и землю Над мертвыми телами потрясают! Когда бы стариков и жен моленья Не освятили общей, смертной ямы, — Подумать мог бы я, что нынче бесы Погибший дух безбожника терзают И в тьму кромешную тащат со смехом. Несколько голосов Он мастерски об аде говорит! Ступай, старик! ступай своей дорогой!

Я заклинаю вас святою кровью Спасителя, распятого за нас: Прервите пир чудовищный, когда Желаете вы встретить в небесах Утраченных возлюбленные души. Ступайте по своим домам!

У нас печальны — юность любит радость.

Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот, Кто три тому недели, на коленях, Труп матери, рыдая, обнимал И с воплем бился над ее могилой? Иль думаешь, она теперь не плачет, Не плачет горько в самых небесах, Взирая на пирующего сына, В пиру разврата, слыша голос твой, Поющий бешеные песни, между Мольбы святой и тяжких воздыханий? Ступай за мной!

Зачем приходишь ты Меня тревожить? Не могу, не должен Я за тобой идти: я здесь удержан Отчаяньем, воспоминаньем страшным, Сознаньем беззаконья моего, И ужасом той мертвой пустоты, Которую в моем дому встречаю — И новостью сих бешеных веселий, И благодатным ядом этой чаши, И ласками (прости меня, господь) Погибшего, но милого созданья... Тень матери не вызовет меня Отселе, — поздно, слышу голос твой, Меня зовущий, — признаю усилья Меня спасти... старик, иди же с миром; Но проклят будь, кто за тобой пойдет!

Bravo, bravo! достойный председатель! Вот проповедь тебе! пошел! пошел!

Матильды чистый дух тебя зовет!

Клянись же мне, с поднятой к небесам Увядшей, бледною рукой — оставить В гробу навек умолкнувшее имя! О, если б от очей ее бессмертных Скрыть это зрелище! Меня когда-то Она считала чистым, гордым, вольным — И знала рай в объятиях моих... Где я? Святое чадо света! вижу Тебя я там, куда мой падший дух Не досягнет уже...

Он сумасшедший, — Он бредит о жене похороненной!

Пойдем, пойдем...

Отец мой, ради бога, Оставь меня!

Спаси тебя господь! Прости, мой сын.